Интернет превращает чтение в борьбу

Дэйв, стойте! Вы будете останавливаться? Остановитесь, Дэйв! Вы остановитесь? Дэйв? — так суперкомпьютер ЭАЛ упрашивал неумолимого астронавта Дэйва Боумена в знаменитой и острой сцене ближе к концу фильма Стэнли Кубрика «2001: Космическая Одиссея». Боумен, будучи на краю гибели в глубоком космосе из-за неправильной работы машины, спокойно и хладнокровно отключает цепи памяти, которые отвечают за искусственный интеллект.

Дэйв, мой разум умирает, — сказал ЭАЛ со слабой надеждой, — Я могу чувствовать это. Я чувствую это.

Я тоже это чувствую. Уже несколько лет я ощущаю тягостное ощущение, что кто-то или что-то садовничает у меня в голове, перераспределяет нервные сети, перепрограммирует память. Мой разум не умирает — пока я могу говорить, но он меняется. Я не думаю тем способом, который я использовал раньше. Особенно сильно это чувствуется во время чтения. Погружение в книгу или длинную статью я использовал для расслабления и отдыха. Мой разум был пойман повествованием или поворотами аргументации, и я мог гулять часами по распростертому полю прозы. Теперь это редкий случай. Сейчас моя концентрация начинает дрейфовать после двух-трех страниц. Я становлюсь суетливым, теряю нить, начинаю искать что-нибудь другое. Я ощущаю, как всякий раз толкаю своенравные мозги обратно к тексту. Глубокое чтение, которое раньше для меня было естественным, превратилось в борьбу.

Эффективная и выгодная реклама с сервисом от МегаФона

Широкий выбор рекламных каналов, более 100 параметров по интересам, подробная аналитика и другие возможности уже ждут в Личном кабинете. А еще кешбэк 100% за запуск рекламы в первый месяц и еще 10% — каждый месяц.

Узнать больше >>

Реклама. ПАО «МегаФон». ИНН 7812014560. ОГРН 1027809169585. ERID LjN8K1P7y.

Мне кажется, я знаю что происходит. Уже больше десяти лет я трачу много времени on-line, ищу и занимаюсь серфингом и иногда посещаю большие базы данных интернета. Для меня, как для писателя, всемирная паутина как манна небесная. Исследования, которые раньше занимали целый день, проведенный в кипах газет, в комнатах периодики в библиотеках, сейчас могут быть сделаны за считанные минуты. Несколько запросов в Google, несколько кликов по ссылкам, и я получаю скандальный факт или выразительную цитату. Даже когда я не работаю, я, по всей вероятности, буду рыскать по информерам, писать e-mail’ы, просматривать заголовки и блоги, смотреть видео и слушать подкасты, или просто отключаюсь… от ссылки к ссылке, от ссылки к ссылке (в отличии от сносок, которые только иногда становятся ссылками, гиперссылки — не просто точка, ведущая к дополнительной работе, но и стимулирующая ее).

Для меня, как и для других, интернет стал универсальным средством, проводником кучи информации, которая проходит через мои глаза, через мои уши, в мой разум. Преимуществ иметь немедленный доступ к такому неимоверно богатому магазину информации много, они хорошо известны. Улучшение отклика силиконовой памяти, — писали Wired’s Clive Thompson, — может быть огромным благом для ума. Но за это благо надо платить. Как отметил теоретик Маршалл Маклюэн (Marshall McLuhan) в 1960-м году, медиа — это не просто пассивные каналы передачи информации. Они поставляют сырье для мысли, но они также формируют сам процесс мышления. И что интернет, кажется, разбивает на осколки мою способность к концентрации и созерцанию. Мой разум ждет информацию в том виде, в котором ее поставляет Сеть: в стремительно движущемся потоке частиц. Когда-то я плавал с аквалангом в море слов. Теперь же я скольжу по поверхности как на водных лыжах.

Я не один такой. Когда я упоминаю о своих проблемах с чтением друзьям и литературнообразованным знакомым, многие из них говорят, что и у них есть подобный опыт. Они все больше используют Web, все больше они должны воевать с собой, чтобы сфокусироваться на больших кусках текста. Некоторые из блоггеров, за которыми я слежу, тоже начали упоминать это явление. Скотт Карп, ведущий блог об онлайн-медиа, недавно признался, что он совсем перестал читать книги. Я был литературно просвещенным человеком в колледже и прожорливым книгочеем, — пишет он, — Что же случилось? Он думает над ответом: Что будет, если я ограничу чтение в интернете, потому что я стал читать по-другому, то есть, мне так будет удобно, но я стал думать по-другому?

Брюс Фридмэн, который регулярно пишет в своем блоге об использовании компьютеров в медицине, также описывает, как интернет изменил его умственные привычки. Я почти полностью потерял способность прочитать и понять длинную статью в интернете или в печати, — писал он в начале года. Патологоанатом, который провел много лет на факультете медицинского института Мичиганского университета, Фридман прокомментировал это в телефонном разговоре со мной. По его словам, он думает в стиле «стаккато», отражая смысл, он сканирует короткие переходы текста из многих онлайновых источников. Я не могу прочитать „Войну и Мир“ снова, — отметил он. Я потерял способность сделать это. Даже пост в блоге длиной больше трех-четырех параграфов — больше чем я могу проглотить. Я пропускаю его.

Истории сами по себе ничего не доказывают. И мы все еще ждем продолжительных неврологических и психологических экспериментов, которые отразят реальную картину того, как интернет влияет на получение знаний. Но недавно опубликованное исследование онлайн-привычек, проведенного учениками лондонского университета, показывает что мы чувствуем себя лучше среди моря разнообразия в чтении и мышлении.

На одном из этапов пятилетних исследований ученики изучили журналы поведения посетителей двух популярных поисковых систем, первая из которых, оперировала с Британской библиотекой, а другая с Великобританским образовательным консорциумом, который давал доступ к статьям из журналов, электронным книгам и другим ресурсам рукописной информации. Исследователи обнаружили, что люди пользуются сайтом по экспоненте «снятия активности», переходя с одного ресурса на другой, и редко возвращаются туда, где уже были. Они обычно читали не больше одной-двух страниц статьи или книги до «скачка» на другой сайт. Иногда они сохраняли длинную статью, но нет гарантии что они вернутся когда-либо, чтобы все-таки прочитать ее. Авторы исследования отмечают:

Ясно, что пользователи не читают онлайн в общепринятом смысле; на самом деле, они подписываются в том что формирование нового „чтения“ возникает вследствие „мощного просмотра“ (power browse) названий, содержания страниц и аннотаций для того, чтобы быстрее найти для себя что-нибудь, получить приз. Кажется, что они идут в интернет, чтобы избегать чтения в его традиционном восприятии.

Благодаря повсеместности текста в интернете, не говоря уже о популярности SMS, мы можем прочитать гораздо лучше и больше, чем мы делали это в 70-х или 80-х, когда телевидение было основным медиа. Но это — совсем другой вид чтения, и за ним лежит совсем другой вид мышления, возможно даже новое чувство самосознания. Мы ведь не только то, что мы читаем, — поясняет Марьянн Вольф, опытный психолог из Тафтского Университета и автор книги «Proust and the Squid: The Story and Science of the Reading Brain», — Мы есть то, как мы читаем. Вольф беспокоится, что стиль чтения, продвигаемый сетью, стиль, который ставит «эффективность» и «безотлагательность» выше всего остального, может ослабить наше умение глубокого чтения, которое появилось, когда более ранняя технология — печатная машина — сделала долгие и сложные работы по изданию прозы простыми. Она рассказывает, что когда мы читаем онлайн, мы имеем тенденцию становиться «простыми декодерами информации». Наша способность интерпретировать текст, чтобы создавать богатые умственные связи, которые формируются, когда мы читаем глубоко и без отвлечения, остается в значительной степени незадействованной.

Чтение, как объясняет Вольф, не является инстинктивным навыком людей. Оно не выгравировано в наших генах. Мы должны научить наш мозг, как перевести символы, которые мы видим в язык, который мы понимаем. СМИ или другие технологии, которые мы используем в изучении и практике ремесла чтения, играют важную роль в формировании рефлекторных дуг нашего мозга.

Эксперименты показывают, что читатели иероглифов, например, китайских, имеют несколько иную нейронную сеть, чем читатели, письменный язык которых использует алфавит. Разница найдена во многих областях мозга, включая те, которые управляют такими существенными познавательными функциями, как память и интерпретация визуальных и слуховых сигналов. Мы можем также увидеть, что нейронные сети, которые создаёт интернет, будут отличаться от тех, которые производит наше чтение книг и других печатных работ.

А 1882 году Фридрих Ницше купил пишущую машинку Malling-Hansen Writing Ball, так как его зрение стало подводить его, удержание глаз на странице истощало его и вызывало боль, часто принося сокрушительные головные боли. Он был вынужден сократить время, проводимое за письмом, и он боялся, что ему придётся вскоре бросить свою работу. Пишущая машинка спасла его, по крайней мере, на какое-то время. Как только он справился с печатанием слепым методом, он был в состоянии писать с закрытыми глазами, используя только подсказки своих пальцев. Слова могли снова течь от его мозга к странице.

Но машина производила более тонкое воздействие на его работу. Один из друзей Ницше, композитор, заметил изменение в стиле его письма. Его краткая проза стала еще более сжатой, более телеграфной. Возможно, использование этого инструмента приведёт даже к новым идиомам, — пишет его друг в письме, отмечая, что в своей собственной работе, его «мысли» в музыке и языке часто зависят от качества ручки и бумаги.

Вы правы, — отвечает Ницше, — наше письменное оборудование принимает участие в формировании наших мыслей. Как пишет немецкий исследователь СМИ Фридрих А. Киттлер: Под влиянием машины проза Ницше изменилась от аргументов до афоризмов, от мыслей до игры слов, от риторики до телеграммного стиля.

Человеческий мозг почти бесконечно пластичен. Люди имели обыкновение думать, что наша умственная сеть, плотные связи, сформированные в наших черепах из приблизительно 100 миллиардов нейронов, в значительной степени были уже сформированы к тому времени, когда мы достигли взрослой жизни. Но исследователи мозга обнаружили, что это не так. Джеймс Олдс, профессор неврологии, который управляет институтом специальных исследований Краснова в Университете Джорджа Мазона, говорит, что даже взрослый мозг «является очень пластичным». Нервные клетки обычно разрушают старые связи и формируют новые. Согласно Олдсу, Мозг имеет способность повторно программировать себя на лету, изменяя способ функционирования.

Поскольку мы используем то, что социолог Дэниел Белл назвал нашими «интеллектуальными технологиями» — инструменты, которые расширяют наши умственные, а не физические мощности, мы неизбежно начинаем заимствовать качества этих технологий. Механические часы, которые вошли в общее использование в 14-ом столетии — хороший пример. В журнале «Technics and Civilization», историк и культурный критик Льюис Мамфорд описал, как часы отделили время от человеческих событий и помогли создавать веру в независимый мир математически измеримых последовательностей. Абстрактная структура разделенного времени стала точкой, на которую ссылались и действия, и мысли.

Методичное тиканье часов помогло создать научное мышление и научного человека. Но это также уничтожило кое-что. Как отметил в своей книге «Computer Power and Human Reason: From Judgment to Calculation», вышедшей в 1976 году, программист Джозеф Веизенбом из Массачусетского технологического института, Концепция мира, которая появилась в результате широкого распространения инструментов учёта времени, остается скудной версией более старшей концепции, поскольку она опирается на отказ от того прямого опыта, который сформировал основание для старой реальности. Решая, когда поесть, работать, спать или вставать, мы прекратили слушать наши чувства и начали повиноваться часам.

Процесс приспособления к новым интеллектуальным технологиям отражен в изменяющихся метафорах, которые мы используем, чтобы объяснить себя самим себе. Когда появились механические часы, люди начали думать о своих умственных способностях как о работе «часового механизма». Сегодня, в эру программного обеспечения, мы задумались о них как о работе «компьютера». Но изменения, как говорит нам неврология, идут намного глубже, чем метафора. Благодаря пластичности нашего мозга, адаптация происходит также и на биологическом уровне.

Интернет обещает далеко идущее воздействие на познание. В бумагах, изданных в 1936 году, британский математик Алан Тьюринг доказал, что компьютер, который в то время существовал только как теоретическая машина, может быть запрограммирован, чтобы выполнить функцию любого другого устройства обработки информации. И это — то, что мы видим сегодня. Интернет, несоизмеримо мощная вычислительная система, включает в себя большинство наших других интеллектуальных технологий. Он становится нашей картой и нашими часами, нашей печатной машиной и нашей пишущей машинкой, нашим калькулятором и нашим телефоном, нашим радио и телевидением.

Когда Сеть поглощает СМИ, то это издание воссоздаётся в Сети. Сеть фарширует содержимое среды гиперссылками, всплывающими объявлениями и прочей цифровой мишурой, и она окружает новый контент содержанием других СМИ, которых она поглотила. Новые сообщения электронной почты, например, могут объявить о своём прибытии, в то время, как мы читаем последние заголовки на сайте газеты. Результат состоит в том, что наше внимание рассеивается и наша концентрация рассыпается.

Влияние Сети не заканчивается на экране компьютера. Поскольку умы людей становятся настроенными на сумасшедшее лоскутное одеяло интернет-СМИ, традиционные СМИ должны приспособиться к новым ожиданиям аудитории. Телевизионные программы добавляют бегущую строку и всплывающие объявления, журналы и газеты сокращают свои статьи, вводят краткое описание и переполняют свои страницы отрывками легко доступной информации. Когда в марте газета The New York Times решила посвятить вторую и третью страницы каждого выпуска краткому пересказу статей, дизайн-директор Том Бодкин, объяснил, что «ярлыки» дают измотанным читателям быстрый «экскурс» в новости дня, избавляя их от «менее эффективного» метода, заключённого в том, чтобы фактически переворачивать страницы и читать статьи. Старые СМИ имеют небольшой выбор, но стараются играть по правилам новых СМИ.

Никогда ещё система коммуникаций не играла так много ролей в нашей жизни или проявляла такое широкое влияние на наши мысли. Среди всего, что было написано о Сети, мало внимания уделялось тому, как она перепрограммирует нас. Интеллектуальная этика Интернета остается неясной.

Когда Ницше начал использовать свою пишущую машинку, серьезный молодой человек по имени Фредерик Винслоу Тэйлор принёс секундомер на сталелитейный завод в Мидвэйле, Филадельфия и начал исторический ряд экспериментов, нацеленных на улучшение эффективности машинистов завода.

С одобрения владельцев завода, он нанял на работу группу низкоквалифицированных рабочих и заставлял их воздействовать на различные машины по обработке металлов, при этом регистрируя и рассчитывая каждое их движение, так же как и операции машин. Разбив каждую работу на последовательность маленьких, дискретных шагов и затем, проверив различные способы выполнения каждого, Тэйлор создал ряд точных инструкций — как мы могли бы сказать сегодня «алгоритмов» — как каждый рабочий должен работать. Служащие Мидвэйла ворчали о строгом новом режиме, утверждая, что это превратило их в автоматы, но производительность фабрики взлетела.

Спустя более, чем сто лет после изобретения парового двигателя, индустриальная революция нашла, наконец, свою философию и своего философа. Напряженная индустриальная хореография Тэйлора — его «система», как он любил называть её — была подхвачена промышленниками по всему миру.

В поисках максимальной скорости, максимальной эффективности и продуктивности, фабричные владельцы использовали хронометрирование, чтобы организовать работу фабрик и сформировать рабочие места для рабочих. Цель, как определил Тэйлор в своём знаменитом трактате 1911 года «The Principles of Scientific Management», состояла в том, чтобы для каждой работы идентифицировать и принять «один лучший метод» работы и таким образом производить «постепенную замену практики на науку на всех участках работы». Как только его система была применена ко всем действиям ручной рабочей силы, Тэйлор уверил своих последователей, что это вызовет реструктурирование не только промышленности, но и общества, создавая утопию прекрасной эффективности. В прошлом человек был первым, — объявлял он, — в будущем система должна быть первой.

Система Тэйлора все еще с нами; она остается этикой индустриального производства. Теперь, благодаря растущей мощи, которой обладают компьютерные инженеры и разработчики программного обеспечения в наших интеллектуальных жизнях, этика Тэйлора начинает управлять и царством мышления. Интернет — машина, разработанная для эффективного и автоматизированного сбора, передачи, и манипуляции информации, его легионы программистов полны решимости обнаружить «один лучший метод» — прекрасный алгоритм для выполнения каждого умственного движения-то, что мы обычно описываем как «работу знания».

Штаб-квартира Google, в Маунтин-Вью, Калифорния, США служит церковью Интернета, а религия здесь носит название тэйлоризм. Google, по словам CEO Эрика Шмидта, является «компанией, основанной вокруг науки измерений», поэтому стремится «систематизировать всё». Привлекая терабайты поведенческих данных, которые она собирает с помощью поисковой машины и через другие сайты, она выполняет тысячи экспериментов в день, согласно журналу Harvard Business Review, и использует результаты для получения алгоритмов, которые все больше управляют тем, как люди находят информацию и какое мнение они извлекают из этого. То, что Тэйлор сделал для ручной работы, Google делает для работы мозга.

Компания объявила, что ее миссия состоит в том, чтобы «организовать всемирную информацию и сделать её универсально доступной и полезной». Она стремится развить «прекрасную поисковую машину», которая «точно понимает, что вы подразумеваете и отдает вам то, что вы хотите». Информация — своего рода товар, утилитарный ресурс, который может быть добыт и обработан с индустриальной эффективностью. Чем больше информации, к которой мы можем получить доступ и чем быстрее, мы можем извлечь суть, тем производительней мы становимся как мыслители.

Где конец всего этого? Сергей Брин и Лэрри Пэйдж, одаренные молодые люди, которые основали Google во время получения докторских степеней по информатике в Стэнфорде, часто говорят о своём желании превратить поисковую машину в искусственный интеллект, машину подобную ЭАЛ, которая могла бы быть связана непосредственно с нашим мозгом.

Идеальная поисковая машина — кое-что столь же умное, как люди, или даже более умное, — фраза из выступления Пэйджа несколько лет назад. Для нас, работа с поиском — это способ работы над искусственным интеллектом. В 2004 году, в интервью Newsweek, Брин заявил: Конечно, если бы вы имели всю мировую информацию, непосредственно приложенную к вашему мозгу или искусственный мозг, который был бы умнее вашего мозга, вы были бы более богатыми. В прошлом году Пэйдж рассказал конвенту ученых, что Google действительно пробует строить искусственный интеллект и делает это в крупных масштабах.

Такие амбиции — естественны, даже замечательны для пары математиков с обширным запасом наличных денег в своём распоряжении и маленькой армии программистов в офисах. Как научное предприятие, Google мотивировано желанием использовать технологию для того, чтобы «решить проблемы, которые никогда не решались прежде», и искусственный интеллект — одна из сложнейших проблем.

Однако, легкое предположение, что мы все «были бы богатыми», если бы наши умственные способности были добавлены, или даже заменены, искусственным интеллектом, тревожно. Исходя из этого данные являются продукцией механического процесса, ряда дискретных шагов, которые могут быть изолированы, измерены и оптимизированы. В мире Google, мире, в который мы вступаем, когда переходим в онлайн, есть одна сложность. Двусмысленность — не открытие для понимания, а ошибка, которая должна быть устранена. Человеческий мозг — всего лишь устарелый компьютер, который нуждается в более быстром процессоре и большем жестком диске.

Идея, что наши умы должны управляться как быстродействующие ЭВМ, не только встроена в работу Интернета, это также и бизнес-модель. Чем быстрее мы занимаемся серфингом в Сети — тем больше связей, по которым мы щелкаем и страниц, которые мы рассматриваем, тем больше возможностей у Google и других компаний, чтобы собирать информацию о нас и кормить нас рекламными объявлениями. Большинство владельцев коммерческого Интернета имеют финансовую прибыль в сборе крошек данных, которые мы оставляем позади, когда мы порхаем от страницы к странице — чем больше крошек, тем лучше. Последняя вещь, которую эти компании хотят — поощрение спокойного чтения или медленного сконцентрированного раздумья. В их экономических интересах свести нас с ума. Возможно, мы зря волнуемся. Есть тенденция прославлять технологический прогресс и есть противоположная — ожидать худшего от каждого нового инструмента или машины.

В диалоге Платона Сократ оплакивал развитие письма. Он боялся, что, поскольку люди будут полагаться на письменное слово вместо знания, которое раньше они носили в своих головах, они будут прекращать использовать свою память и становиться забывчивыми. От того, что они были бы в состоянии получить любое количество информации без надлежащих инструкций, о них будут думать как об очень хорошо осведомленных, в то время как они, главным образом, весьма несведущи. Они заполнились бы «тщеславием мудрости вместо реальной мудрости». Сократ не был не прав — новая технология действительно часто имела эффекты, которых он боялся, но он был слишком близоруким. Он не смог предвидеть много путей, которыми письмо и чтение служили людям, в распространении информации, поощрении новых идей и расширении человеческого знания (и, возможно, мудрости).

С появлением в 15-ом столетии печатного cтанка Гуттенберга возник следующий раунд скрежетания зубов. Итальянский гуманист Хиронимо Скуаркиафико волновался, что легкая доступность книг приведет к интеллектуальной лени, делая мужчин «менее прилежными» и ослабит их умы. Другие утверждали, что дешево напечатанные книги, и плакаты подорвут религиозную власть, унизят работу ученых и писцов, распространят бунтарство и распущенность. Как отмечает профессор из Университета Нью-Йорка Клей Ширки, большинство аргументов, приведённые против печатного станка были правильны, даже наделены даром предвидения. Но фаталисты были не способны вообразить бесчисленные блага, которые принесло печатное слово.

Так что, дорогой читатель, вы имеете полное право сомневаться в скептицизме автора. Возможно, будет доказана правота тех, кто увольняет критиков интернета как луддитов или консерваторов, от наших гиперактивных, загруженных данными умов наступит Золотой Век интеллектуальных открытий и универсальной мудрости. С другой стороны, Сеть — не алфавит, и хотя она и может заменить печатную машину, продукт её отличается. Вид глубокого чтения, которое продвигает последовательность печатных страниц, ценен не только для знания, которое мы приобретаем из слов автора, но и для интеллектуальных колебаний, которые производят эти слова, попадая в наш мозг. Человек, сосредоточенно читая книгу, или проводя любой другой акт созерцания, создаёт свои собственные ассоциации, приводя собственные выводы и аналогии, способствует собственным идеям. Глубоко чтение, как заявляет Марьянн Вульф, является неразличимым от глубокого размышления.

Если мы потеряем эти способности или заполним их «содержанием», то мы пожертвуем кое-чем важным не только для нас, но и для нашей культуры. В недавнем эссе драматург Ричард Фореман красноречиво описал то, что находится под угрозой:

Я воспитывался в традициях западной культуры, в которой идеал (мой идеал) был сложной, плотной и собороподобной структурой высокообразованной и членораздельной индивидуальности — мужчины или женщины, которая несла в себе лично построенную и уникальную версию всего наследия Запада. Я вижу в нас всех замену сложной внутренней плотности новым видом саморазвития под давлением информационной перегрузки и мгновенно доступных технологий.

Поскольку из нас вытащили «внутренний набор плотного культурного наследования», заканчивает Фореман, мы рискуем превратиться в «блинных людей», широких и тонких, поскольку мы соединяемся с той обширной сетью информации, к которой получаем доступ простым нажатием кнопки.

Я часто восхищаюсь той сценой Кубрика. То, что делает её настолько острой и настолько сверхъестественной, — эмоциональный ответ компьютера на разборку его мозга: его отчаяние, когда гаснет одна схема за другой, его искренняя мольба к астронавту:Я чувствую это. Я могу чувствовать это. Я боюсь, — и его заключительное возвращение к тому, что можно только назвать состоянием невиновности. Излияние чувств ЭАЛ контрастирует с бесчувственностью, которая характеризует человеческие фигуры в фильме, которые делают своё дело с почти автоматизированной эффективностью. Такое ощущение, что их мысли и действия заранее прописаны, как будто они следуют за шагами алгоритма. В этом мире люди оказываются машинами. Это — сущность темного пророчества Кубрика: чтобы добиться нашего понимания мира мы полагаемся на компьютеры, а наш собственный мозг превращается в искусственный интеллект.